На самом западном острие европейской суши, именуемом по-португальски «Кабо Рока», кончается земля и начинается океан
Лестница в преисподнюю
Ад интересен тем, что никто оттуда не возвращался. Посему почти все более или менее внятные сведения мы вынуждены черпать из «Божественной комедии» Данте.
…Винтовая лестница вела куда-то вниз.
Задумщик этого мистического аттракциона предусмотрел промежуточные площадки, подразумевающие круги Дантова ада, так что при известной фантазии на каждой остановке можно припомнить, кого великий флорентиец помещал в том или ином «диске».То слева, то справа, то отовсюду капала вода. Многоязычная публика шумела, галдела, но ближе к последним завиткам лестничной спирали постепенно стихала и у входа в подразумевающуюся преисподнюю совсем притихла. Справа, однако же, забрезжило что-то сияющее и змеистое. Тоннель убегал в неизведанность, и первый его участок помечен был цепочкой искорок. Потом снова капель, напоминающая водяную шутиху Петродворца, и — жаркое португальское солнце!
Блуждая по аллеям единственного в своём роде на планете парка «Кинта да Регалейра» с его башнями, тоннелями, скульптурами и масонскими символами, я не мог не припомнить сентенцию, которую Гилберт Кийт Честертон вложил в уста своего любимого персонажа, патера Брауна: «Истинные мистики не прячут тайн, а открывают их. Они ничего не оставят в тени, а тайна так и останетcя тайной».
Здесь она и осталась таковой. То тут, то там на глаза попадётся или фигурка черепахи, или барельеф с весами, что для «вольных каменщиков» – символы первого ранга.
Недаром же одна из португальских лож арендует парк в Иванову ночь перед летним солнцестоянием и проводит на одной из его площадок, ориентированной на восток, свои ритуалы, о которых никто из непосвящённых достоверно ничего не знает, а бесчисленные слухи, в том числе и о жертвоприношениях при первых лучах солнца, к делу не подошьёшь и не проверишь.Португальско-бразильский мультимиллионер Карвалью Монтейру, вдохновивший итальянского художника и архитектора Луиджи Манини на сотворение безумного и одновременно целесообразного парка, который каждый вправе понимать по-своему, был не рядовым любителем таинственного. Для этого баловня судьбы, посмертно прославившегося в статусе блуждателя по лабиринтам подсознания, финансовых проблем не существовало. Клочок земли, который Монтейру избрал для своих причуд, был облюбован им отнюдь не случайно.
В пяти минутах ходу отсюда скромная с виду, но, мягко говоря, недешёвая гостиничка «Лоуренс», знаменитая тем, что в ней некогда обитал сам Байрон. Не ужившийся с аристократическими нравами «Туманного Альбиона» поэт был не первым изгнанником, облюбовавшим Синтру для зализывания душевных ран. До него в соседнем поместье Монсеррат подолгу жил другой знаменитый британец Уильям Бекфорд, оказавшийся в Португалии по сходной с байроновской причине. В историю мировой литературы он вошёл мистико-фантастической повестью «Ватек». Репутацию Синтры как убежища для изгнанников уже почти в наши дни подкрепил Джон Ле Карре в романе «Русский дом», герой которого, запутавшийся в сетях шпионажа, находит прибежище именно в этом закоулке Португалии.
Но ещё раньше Синтру облюбовали королевские семейства Португалии, спасавшиеся здесь от вспышек чумы. Покровительство ли богини Луны, или особенности микроклимата тому причиной, но большинство беглецов от моровой язвы благополучно возвращались в свои дворцы. А правивший в позапрошлом веке король Фердинанд ещё до восшествия на престол так влюбился в город, что воздвиг там себе роскошное эклектическое пристанище. Построили его прямо на руинах средневековой обители, сохранившиеся фрагменты которой напоминают о якобы совместном владении Синтрой силами земными и силами потусторонними.
Во дворце Фердинандов я оказался дождливым туманным днём, когда уцелевшие при перестройке гаргульи – фантастические маски на отверстиях упрятанных в стены водосточных труб – в подвижной дымке марева словно обретали способность менять выражения каменных лиц, варьируя рыжеватые от лишайника черты от саркастических усмешек до угрожающих гримас.
Лиссабон… Как много дум пробудит он
На Праса де Коммерсио (Торговую площадь) меня завёл… Эрих Мария Ремарк, оставивший одно из самых трогательных описаний португальской столицы. Герой его романа «Ночь в Лиссабоне» бродил по набережным в напрасной надежде попасть на корабль, уплывающий в Новый Свет. У любимого писателя моей юности большинство положительных персонажей — беглецы от гитлеризма. Португалия же, несмотря на симпатии её тогдашнего правителя Салазара к фашистской Германии, умудрилась сохранить нейтралитет.
Лиссабонские собеседники поведали мне, что ещё лет двадцать назад по обрисованным Ремарком улицам ходили крестьяне с козами и, подобно тбилисским торговцам мацони, зычно призывали хозяек покупать у них молоко. На первых этажах домов в старых лиссабонских кварталах, как правило, не живут, а торгуют или нежатся за столиками кафе, поэтому покупатель опускал кувшин на веревке прямо из окна верхнего этажа, а хозяин животины тут же её доил в предложенную посудину.
Но с козами на улицах самая дальняя столица Старого Света распрощалась, а что в ней по-прежнему вечно, так это фадо – щемящий, притягивающий народный вокал. Фадо поют как наши бардовские музыкальные опыты-опусы под гитару. Везде. И, конечно, в особых, специализирующихся на фадо кафе. Для заезжей публики такая приманка ничуть не менее привлекательна, чем меню, сулящее португальскую похлёбку «катаплана», готовящуюся из всех мыслимых даров моря в специальной медной посуде.
Сначала я, так сказать, «сфадобился» примерно там, где тосковали герои Ремарка. Точных координат ресторанчика, куда забрели его персонажи, писатель не назвал, так что мне пришлось ориентироваться по часовне и по виду, открывающемуся с террасы. В мою лиссабонскую ночь река Тежу была пуста. Зато стоило штатным фадоистам затянуть свои пронзительные напевы, как безлюдный простор ночных волн словно ожил, пробудив сонмы теней смельчаков, отправлявшихся из этого просторного устья в необъятные дали океана. Даже не знай я заранее, что фадо появлением своим обязано той самой тяге к странствиям, позволившей скромнейшей монархии на крохотном клочке Пиренейского полуострова завоевать полмира, то всё равно уловил тоску, свойственную мореходам.
И если до этих поздних посиделок с фадо я ещё мог сомневаться в очерёдности предстоящих маршрутов блужданий по Лиссабону, то, бродя за полночь по крутым улицам старого города, уже знал, куда точно не смогу не пойти поутру: в монастырь Жеронимуш, где покоятся два великих португальца: один проложил морской путь в Индию, а второй, повторив путь первого, сотворил национальный эпос «Лузиады», воспев реальную или мифическую историю своей отчизны. Первого звали Васко да Гама, а второго Луис де Камоэнс.
Подобного мемориала бурному прошлому не отыскать ни у одного другого народа на земле. Представьте, что каким-то чудом в Греции обнаружили останки Гомера и Одиссея, после чего с почестями погребли бы их по соседству где-нибудь на Акрополе! В Лиссабоне подобное невероятие воплотилось в реальности. Правда, для этого городу пришлось пережить в 1753 году катаклизм, перед которым меркнут очень многие трагические землетрясения из описанных историками эпох. Камоэнс, нашедший казавшийся вечным приют в церкви Святой Анны, стал одной из посмертных жертв. Стихия недр смела храм до основания вместе с могилой поэта, словно мстя ему за то, что в своём творении он дерзнул увековечить свершения предков, не побоявшихся одолеть стихию двух океанов. В XIX веке предполагаемый прах национального гения торжественно перенесли в новое для него пристанище, но никто по сию пору не рискнул категорически утверждать, что мраморный саркофаг таит истинные останки поэта.
…В будний день у великих могил многолюдья не отмечалось. Зато размышлять о минувшем можно было без помех. Я попытался мысленно сравнить профиль да Гамы на гробнице с его портретом на старой почтовой марке, выменянной мною в мальчишестве, но в памяти всплывали пейзажи Индии, куда да Гаму завлёк аромат пряностей, которые в его эру пахли фактически золотом. Грезились закаты на Аравийском море у берегов Гоа, куда Камоэнс чудом выплыл на обломке потерпевшего крушения корабля. О многом вспоминалось под этими сводами.
Олег Дзюба
Фотография — shutterstock.com ©
Свежие комментарии