Посвящаю Пушкину А.С. в День его рождения, 6 июня.
Наступила летняя пора. Ласковая теплота утреннего солнца нежила слегка, полуденный зной, временами переходящий в пышащую жару, донимал, но истома вечернего, полунагретого воздуха, обнимающего всё вокруг, приносила размеренную успокоенность. Полыхали ночные грозы, шумели тёплые тихие дожди, иногда, внезапно, взрываясь яростным остервенением.
..И ко всему примешивались звуки пения птиц. Хотя уже и отгремели во всю ширь, но позванивали ещё песни жаворонков в поднебесье. Позднее, уже затемно, слышались резкие призывы коростелей - "спать пора", "спать пора"... И среди всех этих разных по впечатлению и времени исполнения, иногда вдруг, на притихших просторах дачных угодий, в наступившей тишине, привнесённой полнейшей темнотою, пробегали по слуху чуть слышимые, дальние-дальние переливчатые звуки. Чья же это песнь, чья?! И вот однажды...
В полузатемнённом, полузаброшенном, дальнем уголке сада появился он, которого я сразу узнал. Скокнул откуда-то, на низенькую веточку садового кустарника, и дав "косого" в мою сторону мизерной бусинкой-глазиком, своего горделивого взгляда, замер на секунду, предоставив мне возможность насладиться зрелищно. Выглядит серенько, но великолепен: чудная головка, чувственный клювик, пижонско-шикарный трепетный хвостик, ладненькое тельце, опирающееся на утончённые, высокие стройные ножки. Это и был мой желанный незнакомец, но давний приятель, соловей-сорванец. Маленькую дольку времени, как бы в ответ на моё лицезрение, понаблюдал за мной и, сделав "чао" хвостиком, нырнул в чащобу зарослей малины. Беспредельно обрадовался встрече, и после его исчезновения появилась лёгкая грусть. Не только от расставания с ним, но и от желания - как?! - послушать его сольный концерт: песнь влюблённого в ночи. И случай подвернулся!
Наступало предрассветное утро, когда стоит та первозданная тишина, но в которой уже есть пробуждённое начало нового дня. И действительно - вдруг печальный тоскующий птичий крик прозвучал в вышине. Прокатился всего миг, и погас, но успел всё же послать мне пожелание - "ждать", "ждать"... Что ж, буду, - а вдруг повезёт. Стоял не шелохнувшись, боясь: как бы не шумнуть ненароком - хоть чем-то. Пришлось замереть до окаменения. Причём в окружении всего этого фантастически удивительного: ночного. Таинственные, смутные очертания окружающего, с размытыми контурами предметов - деревьев, кустарников, строений, слились со стойкой тишиной, где нет ни малейшего движения! - звук полностью исчез. Нет даже слышимости шелеста листьев на деревцах рядом стоящих. Постепенно начал подбираться холодок к телу. Тишь от вслушивания - во мне - потихоньку усиливалась, грозясь перейти в боль. И ! - "неужто я родился в рубашке?!"... , Внезапно возник и почти сразу же растворился пробный аккорд. Да, это он - его голосина: яркий, сильный, с чуть приметным кратким перебором. А потом... НАЧАЛОСЬ ! Звуки взлетали сочными переливами, равномерно готовясь затухнуть, но вдруг взметались свистами, нежными вздохами, осатанелым торжеством радости возлияний сказочно-воробьиных чувств. Почти без передыху, не давая себе поблажки, в упоительно-трепетном чередовании трелей, коленцев, жутком опьянении всё усиливалось и усиливалось многоголосье. Брал мощнейший аккорд свистящего воя ветра и тут же, мгновенно, превращал его в стройное бряцанье колокольчиков. Растекался дробным перестуком, вперемежку с нежнейшим звоном капели. Тренькал целою командою оркестровой ямы, залихватски похохатывая порою. Смиренно вёл какую-то одному ему понятную ноту и вновь заходился в признании любви, в котором явно прослушивались - нежный восторг, чувственная преданность и дикая жажда ответного, желанно-неукротимого...
Всплески его радостей и позыв печалей превратились в моё зачарование. Мир исчез, растворился. Были только звуки, вмещающие трели, коленца, свисты, тонкие буханья, щелканья... Всё ушло, отступило. Моё одиночество, окрашенное только что в стылое ожидание, превратилось в праздник слуха, который потрясал меня нежной дивностью. Хотелось, чтобы это чувство не заканчивалось, а вошло поглубже и растворилось во мне. И он, соловей-виртуоз, потокал мне: выводил и выводил свои рулады - им не было конца и повторений !!! Снова и снова они обрушивались свежестью новизны и очарованием мелодий, превращая мой мир бытия в блаженное существование. Я чувствовал награду, которую только тем и заслужил - что однажды родился, что просто существую. Было острое чувство безмерной радости, порою совершенно непередаваемое, - всего то лишь от влюблённого солиста в этом полуночном мраке...
Мгновенно наступила тишь. Понял это не сразу, а чуть позже, когда пришёл в себя. Соловей-симпатяга покинул своё избранное место для излияний и был таков. Брежил рассвет. Холод сковал тело, пронимала лёгкая дрожь. И, ещё, - возможно и от прочувствований, тех восторженных, только что: острых, потрясающих. Но, праздник окончен, - вернулась серая обыденность.
Возвращаюсь в остывшую постель. И так захотелось - если бы была рядом любимая женщина - разбудить её мягким поцелуем, поведать ей, милым сладостным шёпотом - одними губами - о только что слышанном чуде, которое подняло во мне глубинные пласты нежности, принадлежавшие, конечно бы, - только ей, одной единственной, неповторимой, - как только что прозвучавшая песнь влюблённого в ночи.
И, хоть и с таким исключением, новый день начинался доступным, этим счастливо удивительным вступлением: соловьиным пением, но... называемым,как и во все времена, одним словом - "жизнь", "жизнь", "жизнь"...
Свежие комментарии